ПОВЕСТЬ – эпический прозаический жанр. Сюжет П., как правило, центростремителен и однонаправлен, композиция однородна. С жанровой точки зрения П. – произведение сред. эпической формы, концентрирующееся вокруг одной, ведущей идеи, глав. обр. вокруг одного героя. Нередко тяготеет к спокойной форме повествования (рассказывания), к хроникальным сюжету и композиции, что объясняется централ. ролью субъектив. повествователя (рассказчика). В силу этого в П. на первый план выходят не действие (как в романе), а положения, состояние души, описания и т.д.

В чуваш. литературе возникновение П. связано с эстетич. фактором устно­-го рассказывания, очеркового освеще­-ния воплощаемой действительности. Эта традиция проявила себя в 1880-е гг. в творческих поисках И.И. Иванова, И.Н. Юркина, Н.М. Кедрова, О.Г. Романова и др., в произведениях к-рых появились первые опыты аналитич. нравоописания, образцы анализа социал. и нравствен. среды (И.Н. Юркин, рубеж 19–20 вв.), тенденция рассмотрения трагико-романтических историй одиноких персонажей и испытаний, выпавших на их долю (О.Г. Романов), евангельские нравоучения (Н.М. Кедров) и т.д. Соответственно этому складывались принципы жанрово-сюжет. своеобразия ху­до­жествен. материала. Появились П., представляющие собой цикл рассказов (И.И. Иванов, 1870-е гг.), автобиографические произведения [«Манăн пурнăç» (Моя жизнь) С.П. Чунтерова, 1902], нравоучительные сентенции [«Аçăна-ан­нĕне хисепле, хăнах аван пулĕ!..» (Почитай своих родителей, себе же будет хорошо!..) Н.М. Кедрова, 1899] и т.д. Наметилась тяга к философ. притчеизации аллегорических образов, наделению их онтологическим смыслом [повести И.Н. Юркина «Мул» (Богатство), «Этемĕн пырĕ тутă та, куçĕ выçă» (Сыт человек, да глаза голодны)], к раскрытию нравственно-психологич. состояния души героев, к дидактическим нравоучениям (О.Г. Романов, Н.М. Кедров). В качестве жанрообразующих критериев П. начали выступать лирическое мироощущение, романтический сюжет, этнодидактизм мировидения, что стало прообразом многопланового воплощения реальности в последующие десятилетия.

Чуваш. писатели последней трети 19 в. обращались к сюжетам, известным не только им, но и широкой публике. Поэтому проблематика их П. складывалась вокруг взаимоотношений человека и общины, человека и религии, человека и морали. В 1920–30-х гг. чуваш. П. обратилась к исследованию человека в истории, человека в социал. среде [«Выçлăх çулсем» (Голодные годы, 1923), «Ача чухнехи» (Детство, 1931), «Штрум» (1924) С.Ф. Хуммы, «Пушар» (Пожар, 1927–28) В.Е. Рзая и др.]. В силу этого заметно активизировались следующие стилевые приёмы и идеи: политико-эмоционал. риторика (С.Ф. Хумма), метонимия и дробность речи (В.Е. Рзай), изображение столкновения прошлой и новой эпох на примере автобиографической прозы (М.Д. Трубина). Одновременно с этим проявилась тяга к поэтике приключений, к-рая также вынуждала авторов прослеживать резкое столкновение двух эпох, двух противостоящих друг другу групп героев [«Вăкăр çырми» (Бычий лог, 1933) И.С. Тукташа, «Мучар» (1934) М.Д. Трубиной, «Пĕрре, çуркунне...» (Однажды весной..., 1940) Л.Я. Агакова]. Вместе с тем в целом ряде произведений присутствуют нотки неприятия напряжённых революцион. преобразований. Образы бездушного желез. коня (поезда), беспокойно бегущих облаков в П. «Штрум» С.Ф. Хуммы являются средоточием отчуждённости эпохи и истории от человека, исповедь героя здесь наполнена тревожным ожиданием неясного будущего. Смятением полна хаотичная действительность П. «Пушар» (Пожар) В.Е. Рзая, в к-рой писатель расширил границы жанра и обратился не к психологии частного лица, а к социал. психологии эпохи, характера-типа. Вот почему в его П. герой ни разу не называется по имени, оно заменяется упоминанием глаз, шапки, голоса, эта метонимия как бы укрупняет трагизм эпохи, во главе угла оказывается не конкрет. человек, а вывороченное состояние эпохи. Такие П., как «Вăкăр çыр­ми» (Бычий лог) И.С. Тукташа, «Çулăмри ял» (Деревня в огне, 1929), «Лисук чăптаçă» (Рогожница Лизук, 1929) Д.В. Исаева, «Люди из Батыръяла» (1933) А.Ф. Талвира фактически обозначили путь отхода чуваш. П. от подлинной художественности, она стала принимать откровенно очерковый характер, тенденциозно-социал. направленность, всё чаще создавалась по социал. и поли­тико-идеологич. заказу. В прозе 1920–30-х гг. в центре внимания оказался интерес к социально-историч. проблемам, а острота сюжета и конфликта, пафос энтузиазма определялись заранее просчитанными догмами. К 40-м гг. 20 в. П. отказалась от сокровенно национал. свойств стиля – бытописания и этно­графизма, этнодидактизма и интереса к вечным сюжетам.

В 1940-е гг. в жанре П. плодотворно работал Л.Я. Агаков, разработавший в произведениях о войне поэтику героич. приключений [«Партизан Мурат» (1947), «Вăрçă ачисем» (Дети войны, 1947), «Ылтăн вăчăра» (Золотая цепочка, 1948)], но динамика развития характеров их героев, партизан и детей, идеализирована и создана по законам лёгкого чтения.

Действительность 1950–80-х гг. вернула писателей к подлинным художествен. ценностям, это время стало периодом подлинного расцвета чуваш. П. Появились произведения А.С. Артемьева «Салампи» (1954), «Улма йывăç авă­нать» (Яблони в цвету, 1958), «Хунавлах хăрнисем» (Увядшие юными, 1970), «Юлашки юрă» (Последняя песня, 1981). В них писатель показывает духовный мир нравственно цельных, героич. характеров персонажей, к-рым пришлось пройти через испытания в ходе тягостных путешествий, войны, тяжёлой жизни в тылу. Это – образы целомудрен. Саламби («Салампи»), В. Актаева и Г. Атнарова, прошедших фронтовыми дорогами тысячи километров [«Алтăр Çăлтăр» (Большая Медведица, 1963), «Симĕс ылтăн» (Зелёное золото, 1972)] и др. А.С. Артемьев в своих произведениях выразил веру в возможность нравствен. совершенствования общества и преодоления катаклизмов 20 в., ради этого будущего его герои подвергаются тяжёлым испытаниям. Такие же по своему настрою П. Д.А. Кибека, В.Г. Игнатьева, А.Е. Алги, А.Ф. Медведева. В творческих исканиях этих писателей конфликт между миром и человеком не безысходен (в отличие, скажем, от С.Ф. Хуммы и В.Е. Рзая).

Лирико-психологич. П. В.Г. Игнатьева «Шăпчăк катинче» (В соловьиной роще, 1959), «Сарри юратăвĕ» (Любовь Сарри, 1994), носящие исповедальный характер, приблизили их автора к философ. осмыслению мира.

Заметным явлением в чуваш. прозе стали философ. П. Ф.Е. Уяра, Ю.И. Скворцова, Ф.Г. Агивера. В ряде произведений Ф.Е. Уяра прослеживается психология людей с высоким самомнением, Педер из П. «Ăçта эсĕ, тинĕс?» (Где ты, море?, 1972) с трудом освобождается от чрезмерных амбиций и легкомыслен. отношения к истории, а главной героине П. «Липа» (1971) не дано освобо­диться от своей непомерной гордости. В П. «Уках хурăнĕ» (Берёзка Угахви, 1963) Ю.И. Скворцова с помощью поэтики символов, преданий, снов и притч раскрывается трагическая судьба девушки Угахви; в «Сурăм хĕрĕ» (Девушка с берегов Сормы, 1959) сюжет построен на анализе любовно-интим. отношений Сани и Сухви, с новым осмыслением мифов, бродячих сюжетов, вечных мотивов. В П. «Хĕрлĕ мăкăнь» (Красный мак, 1962), «Сăваплă вут» (Священный огонь, 1982) внимание прозаика-философа привлёк духовный мир молодых людей. Ю.И. Скворцов в своём творчестве проводит мысль о том, что мужество человека – это не единовременный всплеск героизма, а постоян. основа всей его жизни.

Публицистич. проза (А.В. Емельянов, В.С. Алендей, Л.В. Таллеров, Н.Н. Максимов, В.П. Петров и др.) во главу угла ставит особенности не только произ­водствен. конфликтов [произведения А.Ф. Талвира, «Сăпка юрри» (Колыбельная, 1979) Л.В. Таллерова, «Хирте вĕр­шĕнсем вĕçеççĕ» (Стрижи летают по-над полем, 1979) В.С. Алендея], но и духовного мира человека труда, в т.ч. руководителей [«Чапшăн пурăнмастпăр» (Живём не ради славы, 1971), «Хура кăрăç» (Чёрные грузди, 1981) А.В. Емельянова]. Проза А.В. Емельянова заметно отличается лирическими мотивами и философ. символами, через аллегории и символы он приходит к преодолению хроникальности. В П. Л.В. Таллерова огромна роль полемического начала, обеспечивающего обрат. движение сюжета, благодаря чему происходит разрушение хроникальности.

В фантастич. произведениях «Çĕр тĕнĕлĕ» (Ось земли, 1989), «Акилема уçă çилĕ»(Свежий ветер Акилемы, 1989) Г.О. Ефремова выражены особенности социал. фантастики. В П. Н.Н. Максимова «Homo SUPER» (1991) смешаны элементы фантастики и детектива, производствен. проблематики и психологии человека. В этом же ряду П. Тихона Педэрки «Çил-тăвăл» (Буря, 1967), Г.В. Краснова «Асамлă çăлкуç» (Волшебный родник, 1966) и нек-рых др. авторов. Оригинальна мистико-фантасмагорическая П. Н.А. Петровской «Масар чартакĕ» (Могильный чердак, 1990), в к-рой общаются представители реального и потустороннего мира.

Представляют интерес серия историч. П. М.Н. Юхмы, приключен. произведения В.Г. Енеша, политич. детективы И.Д. Вутлана, П. Р.С. Ярандайкина.

В чуваш. прозе рубежа 20–21 вв. часто изображается малоприят. облик тёмной стороны действительности. Так, в произведениях Д.В. Гордеева рассмотрены такие проблемы, как потеря личностью нравствен. цельности, человек в безвыход. ситуации [«Çич çунатлă курак» (Семикрылый грач, 2002), «Хуп хушшинчи çылăх» (Тайный грех, 2004), «Анаталла тăвалла» (Поле жизни, 1989)].

Особое место в чуваш. прозе 1950–90-х гг. занимает жанр автобиографической П. [«Пăва çулĕ çинче» (На Буинском тракте, 1954) А.Ф Талвира, «Пуçламăшĕ» (Начало, 1967) С.С. Аслана, «Ачалăх кунĕсем» (Повесть о детстве, 1962) М.Д. Уйпа, «Ирхи йĕрсем» (Ранние следы, 2004) Г.Ф. Орлова и др.]. Близки к ним биографич. П. Н.Ф. Ильбека «Тимĕр» (Тимер, 1971), К.К. Петрова «Тайăр» (Таэр, 1976) и т.д.